Учебники. Куда деть?

Дома скопилось огромное количество разнообразных учебников. Если вдруг кому нужны, то обращайтесь. Подарю и буду рад чему-нибудь вкусному)))  Только  кажется мне, что большая часть не нужна никому. Может их можно куда-нибудь сдать, не подскажете?
1 класс.
Математика. Моро, Степанова под редакцией Колягина. (Просвещение. 2000. Издание 14).
Русская азбука. Горецкий, Кирюшкин, Шанько, Берестов. (Просвещение. 1999. Издание 2).
Мир вокруг нас. Плешаков. (Просвещение. 2001. Издание 3).
Английский. Верещагина, Притыкина. Student's book.(Просвещение. 1999. Издание 2).
Английский. Верещагина, Притыкина. Teacher's book. (Просвещение. 2001).
Английский. Верещагина, Притыкина. 4 аудиокассеты. (Просвещение. 1997).
Немецкий. Бим, Садомова. Brucken. Lehrbuch, Arbeitsbuch.
2 класс.
Русский язык. Рамзаева. (Дрофа. 2002. Издание 3 стереотипное).
Родная речь. Книга 1. В 2 частях. Голованова, Горецкий, Климанова. (Просвещение. 2000).
Мир вокруг нас. В 2 частях. Плешаков. (Просвещение. 2002. Издание 3).
Математика. Моро, Бантова, Белльтюкова, Волкова, Степанова. (Просвещение. 2002. Издание 5).
Английский. Верещагина, Бондаренко, Притыкина. Student's book. В 2 частях. (Просвещение. 2001).
Английский. Верещагина, Бондаренко. Reader. (Просвещение. 2001).
Английский. Верещагина, Бондаренко. Teacher's book. (Просвещение. 2001).
Английский. Верещагина, Бондаренко. 4 аудиокассеты. (Просвещение. 2000).
Решебник к вышеперечисленному английскому.
Детская риторика. Ладыженская, Никольская, Сорокина. В 2 частях. (Баласс. 2001).
Английский. Test by test. Чесова. (Менеджер. 2003).
Английский. Rule by rule. Воронова. (Менеджер. 2002).
3 класс.
Русский язык. Рамзаева. (Дрофа. 2002. Издание 7 стереотипное).
Родная речь. Книга 2. В 2 частях. Голованова, Горецкий, Климанова. (Просвещение 2002).
Математика. В 2 частях. Моро, Бантова, Бельтюкова, Волкова, Степанова. (Просвещение. 2002. Издание 3).
Природоведение. Плешаков. Под редакцией Зверева. (Просвещение. 2001. Издание 8).
Английский. Верещагина, Притыкина. Student's book. В 2 частях. (Просвещение. 2002).
Английский. Верещагина, Притыкина. Reader. (Просвещение. 2002).
Английский. Верещагина, Притыкина. Workbook. (Просвещение. 2002).
Английский. Верещагина, Притыкина. Teacher's book. (Просвещение. 2001).
Английский. Верещагина, Притыкина. 6 аудиокассет. (Просвещение. 2001).
Решебник к вышеперечисленному английскому.
Английский. Test by test. Воронова. (Менеджер. 2004).
Наша Родина в прошлом. Беседы по истории России. Ворожейкина, Виноградова. (Ассоциация 21 век. 2002).
4 класс.
Русский язык. Рамзаева. В 2 частях. (Дрофа. 2004. Издание 9 исправленное).
Родная речь. Книга 3. В 2 частях. Голованова, Горецкий, Климанова. (Просвещение 2004)
Математика. В 2 частях. Моро, Бантова, Бельтюкова, Волкова, Степанова. (Просвещение. 2004).
Детская риторика. Ладыженская(3 штуки), Марысева. (С-инфо, Баласс. 2004).
Природоведение. Плешаков. Под редакцией Зверева. (Просвещение. 1999. Издание 5).
Английский. Верещагина, Афанасьева. Student's book. В 2 частях. (Просвещение. 2004).
Английский. Верещагина, Афанасьева. Reader. (Просвещение. 2004).
Английский. Верещагина, Афанасьева. 6 аудиокассет. (Просвещение. 2003).
Наша Родина и современный мир. Беседы о России. В 2 частях. Ворожейкина, Виноградова. (Ассоциация 21 век. 2003).
5 класс.
Рассказы по родной истории. Ворожейкина, Соловьев, Студеникин. (Просвещение. 1997. Издание 3 переработанное и дополненное. есть 1996 год, издание 2 перер. и дополн.)
Решебник. Дом. работа по английскому. Надточей. (Экзамен. 2005).
Английский. Верещагина. Афанасьева. Учебник. (Просвещение. 2005. Издание 9 переработанное и исправленное).
Грамматика англ. языка. Книга для родителей.  
Математика. Виленкин, Жохов, Чесноков, Шварцбурд. (Мнемозина. 2004. Издание 15 стереотипное).
История древнего мира. Вигасин, Годер, Свенцицкая. (Просвещение. 2005. Издание 12).
Природа. Неживая и живая. Пакулова, Иванова. (Дрофа. 1998).
Литература. Учебник-хрестоматия. Курдюмова. часть 1. (Просвещение 1995. Издание 2).
часть 2. Коровина, Журавлев, Коровин. (Просвещение. 2005. Издание 6).
6 класс
Математика. Виленкин, Жохов, Чесноков, Шварцбурд. (Мнемозина. 2005. Издание 16 переработанное).
История средних веков. Агибалова, Донской. (Просвещение. 1997. Издание 3 доработанное).
История средних веков. Ведюшкин. (Просвещение. 2000).
История Отечества(6-7 класс). Преображенский, Рыбаков. (Просвещение. 1996).
Англиский. Комплект из 2 аудиокассет. Афанасьева, Михеева. (Просвещение 1997).
Англ. Афанасьева, Михеева. Student's book. (Просвещение. 2005. Издание 9 доработанное и исправленное).
7 класс.
География. Коринская, Душина, Щенев. (Просвещение. 1998. Издание 6).
Новая история. Юдовская, Баранов, Ванюшкина. (Просвещение. 1998. Издание 2).
Литература. Коровина. (Просвещение. 1998. Издание 5 доработанное).
ОБЖ. Литвинов, Смирнов, Фролов, Петров под редакцией Лункевич. (АСТ. 1999. Издание 2 переработанное).
Физика. Гуревич. (Дрофа. 1998. Издание 2).
Физика. Пинский, Разумовский. (Просвещение. 2003. Издание 8).
Физика. Громов, Родина. (Просвещение. 2000. Издание 2).
Физика. Перышкин, Родина. (Просвещение. 1997. Издание 14).
Русский язык. Разумовская, Лекант. (Дрофа. 2004. Издание 8 стереотипное).
8 класс.
География. Раковская. (Просвещение. 2000. Издание 4).
Новая история. Юдовская, Баранов, Ванюшкина. (Просвещение. 1998).
История России. Зырянов. (Просвещение. 2000. Издание 4).
Биология. Колесов, Маш, Беляев. (Дрофа. 2000).
Литература. Беленький. (Просвещение. 1999. Издание 6).
ОБЖ. Литвинов, Смирнов, Фролов, Латчук, Петров, Богоявленский. (АСТ. 2000).
Алгебра. Виленкин. (Просвещение. 1995).
Немецкий. Schritte 4. Игнатова. (Просвещение. 1999).
И ещё вот что:
Английский. Грамматика для школьников. Гацкевич. (Каро. 2003).
Универсальный справочник для начальных классов. Русова (Деком. 1996).
Справочник для начальных классов. Шклярова (Грамотей. 2001. Издание 17 исправленное). 

Новый преподаватель» (автор Тупак Юпанки)

Рейтинг: G
Размер: мини
Пейринг: АД, ММ
Жанр: Humor, Missing scene, Vignette
Отказ: Весь исходный материал принадлежит г-же Роулинг.
Аннотация: О том, каким же образом Гилдерой Локхарт получил должность преподавателя по ЗОТИ.
Предупреждения: ООС
- Альбус, через полтора месяца начнётся учебный год, - Минерва со стуком поставила чашку на блюдце. - А у нас всё ещё нет преподавателя по ЗОТИ.
- Спасибо, Минерва, я знаю, какое сегодня число, - невозмутимо отозвался Дамблдор.
- Полагаю, у тебя уже есть подходящая кандидатура. Я имею в виду, действительно подходящая, а не как в прошлый раз.
- Квиррелл был не таким уж и плохим учителем, - задумчиво пробормотал директор.
- Да, но его главный недостаток, торчащий из затылка, сводил на нет все достоинства, - фыркнула МакГонагалл. - У нас вообще есть хоть какие-то кандидатуры?
- Да, - вздохнул Дамблдор, разворачивая небольшой пергамент. - Вот наш традиционный кандидат, - усмехнулся он и протянул лист МакГонагалл.
- Что это? «Я, профессор Северус Снейп, прошу назначить меня на должность.» А. Всё ясно. - МакГонагалл поморщилась и вернула пергамент директору. - Ну, а с другой стороны, почему бы не назначить Северуса? Он прекрасно справится с этой обязанностью.
- Вот потому и не надо его назначать. Пусть лучше справляется с зельями. К тому же, где я найду приличного зельевара?
- Можно подумать, легко найти приличного преподавателя ЗОТИ, - съязвила МакГонагалл.
- Ну, по крайней мере, до этого удавалось. Кстати, есть один человек на примете.
Дамблдор достал ещё один пергамент и принялся внимательно его рассматривать, периодически хмурясь.
- Ну, и кто он?
- Помнишь Люпина? - неожиданно спросил директор.
- Люпина? Ремуса Люпина? Конечно, я его помню! - возмутилась Минерва. - Хороший трудолюбивый ученик. К тому же член Ордена. Как я могу его не помнить!? Правда, не видела его уже столько лет. Последний раз мы встречались после. После того, что случилось с Поттерами, - тихо закончила она.
- Он прислал мне письмо, - усмехнулся Дамблдор. - Про Гарри всё расспрашивает.
- Отлично. А какое это отношение имеет к тому, что мы до сих пор сидим без преподавателя?
- Ну, я рассказал Ремусу, что случилось в прошлом месяце, и он предложил свою кандидатуру на должность преподавателя ЗОТИ.
- И ты согласился?
- Пока ещё нет. Я не сомневаюсь, что он справится, но мне кажется, что сейчас это было бы крайне необдуманным решением. Тебе не кажется?
- В общем, я согласна. Сначала Волдеморт. Если теперь будет ещё и оборотень. - Минерва замялась и посмотрела на Дамблдора почему-то виноватыми глазами.
- Именно, - кивнул тот. - Если об этом узнает Министерство.
- Но ведь не обязательно им сообщать, - тихо пробормотала МакГонагалл.
- Это понятно. Но утечки бывают. А я предпочитаю не рисковать. Мне не хочется, чтобы Фадж направил к нам кого-то из своих сотрудников. Нам в школе не нужны посторонние.
- Так ты откажешь ему?
- Пока да.
- Пока?
- Я думаю пригласить его на следующий год. Всё-таки третий курс очень ответственный.
- Третий курс? - Минерва нахмурилась. - Альбус, мы сейчас о чём говорим? Преподаватель не ведёт уроки только у третьего курса.
- Ты понимаешь, о чём я говорю, - улыбнулся Дамблдор.
МакГонагалл недовольно поджала губы и покачала головой.
- Ты думаешь, в следующем году всё будет спокойно?
- По крайней мере, уляжется шумиха по поводу призрака Волдеморта. И если в этом году ничего страшного не случится, Люпин вполне может приступить к работе в будущем году.
- Допустим. Но это означает, что в этом году нам нужно взять человека, после которого и оборотень покажется хорошим преподавателем, - улыбнулась МакГонагалл.
- Мне нравится ход твоих мыслей, Минерва. Я как раз думаю о том же самом.
С минуту директор и его заместитель прожигали друг друга красноречивыми взглядами. Первой не выдержала МакГонагалл.
- Ладно, Альбус. Раскрывай карты. Полагаю, ты уже всё придумал, верно?
Дамблдор лукаво усмехнулся и протянул Минерве свежую газету. Заголовок на первой странице гласил: «Новая книга Гилдероя Локхарта взлетела сразу на первое место читательского рейтинга Ежедневного Пророка».
МакГонагалл посмотрела на колдографию улыбающегося мужчины неприятного вида и скривилась.
- Альбус, но это же. он же просто идиот.
Дамблдор невинно пожал плечами.
- Я пролистал несколько его книг. То, о чём он пишет, вполне могло бы войти в школьную программу.
- Какой ужас, - тихо вздохнула Минерва, откладывая газету подальше на стол.
- А почему бы и нет?
- Альбус, да ты только посмотри на него. Вылитый индюк!
Минерва ткнула пальцем в колдографию, и Локхарт, быстро отпрянув в сторону, погрозил ей кулаком.
- Не так важно, как выглядит преподаватель, важно, чему он сможет научить детей, - философски изрёк директор.
- Альбус, вопросы внешности преподавателя мы, по-моему, уже обсудили. Внешность прошлого была крайне опасна.
- Зато у этого она довольно миролюбивая, - пожал плечами директор, тоже разглядывая колдографию.
- Смотри, ох, смотри, - покачала головой Минерва. - Вот дождёшься. Будут потом говорить, что в школе работает идиот.
- А что, лучше, чтобы говорили, что в школе работает оборотень, особенно сейчас?
- Боже мой, неужели нет других кандидатов?!
- Минерва, - простонал Дамблдор, - ты же прекрасно знаешь, что в начале каждого лета я отправляю приглашения на работу десятку квалифицированных преподавателей. И каждый раз они все отказываются, ссылаясь на какие-то надуманные и. я бы даже сказал, детские причины. На самом деле они просто боятся проклятия.
- А ты думаешь, этот идиот согласится?
- Именно поэтому и согласится, - усмехнулся директор.
- Ну, как знаешь, Альбус. Как знаешь. Только учти, пожалуйста. Я на этот раз не стану объяснять, как заполнять документацию.
- Но это твоя прямая обязанность, как заместителя!
- Нет, и всё.
Минерва привычно поджала губы и отвернулась.
- Ну, ладно, - пожал плечами Альбус. - Северуса попросим.
- То ещё будет зрелище, - нехорошо улыбнулась МакГонагалл, и Дамблдор ответил ей такой же гаденькой ухмылкой.
- Тогда я напишу ему прямо сейчас, - произнёс директор и потянулся за чистым пергаментом.
- Ладно, а я пойду, - вздохнула МакГонагалл и поднялась со стула.
- Эй, Минерва, - окликнул её Дамблдор, когда она уже открыла входную дверь.
- Да?
- Нужен твой совет. Как ты думаешь, как мне стоит начать письмо? «Уважаемый мистер Локхарт» или «дорогой мистер Локхарт»?
- «Уважаемый и дорогой безвкусно одевающийся индюк»! - зло выплюнула МакГонагалл и хлопнула дверью.
Дамблдор улыбнулся, покачал головой и вывел на пергаменте: «Уважаемый и дорогой.»

У него с собой была книга, которую он, отдав приказание

  XXXIII
     Вместе с  утром явилось полное сознание;  я с горечью вспомнил все, что
случилось, но  более я  не был расположен  тужить о своей судьбе.  Мои нервы
были слишком поражены онемением  для  какого-либо  взрыва  страсти.  Тяжелое
притупление заняло место поруганного чувства; и, хотя отчаяние наполняло мое
сердце, я пришел к непреклонному решению - больше не видеть Сибиллу. Никогда
больше  это  красивое лицо, обманчивая  маска фальшивой натуры, не соблазнит
моего зрения и  не побудит меня к жалости или прощению - это я  решил. Выйдя
из комнаты,  в  которой  я  провел  ночь,  я прошел в свой кабинет и написал
следующее письмо:
     "Сибилла.
     После позорной и унизительной сцены прошлой  ночи вы должны понять, что
дальнейшая совместная жизнь невозможна.
     Князь Риманец и  я едем в Лондон; мы  больше не  возвратимся. Вы можете
продолжать  жить в  Виллосмире:  дом  -  ваш,  и  половина моего  состояния,
записанная на вас  в день нашей свадьбы, даст  вам  возможность поддерживать
привычки вашего "круга" и жить с той роскошью и  экстравагантностью, которые
вы  считаете   необходимыми   для   аристократического  положения.  Я  решил
путешествовать, и я намереваюсь так устроиться, чтобы  мы  больше никогда не
встретились, хотя, конечно, я  сделаю все от меня  зависящее, чтобы избежать
какого-либо скандала. Упрекать вас за ваше поведение бесполезно: вы потеряли
всякое чувство  стыда.  Из-за  преступной  страсти  вы  унизили  себя  перед
человеком, который  презирает вас,  который  по своей честной и  благородной
натуре  ненавидит вас за вашу неверность и лицемерие, и я не нахожу прощения
тому злу, какое вы сделали мне, и оскорблению, какое вы нанесли моему имени.
Я предоставляю судить вашей  собственной совести, если  у  вас есть таковая,
что сомнительно. Женщины, подобные вам,  редко  беспокоят  себя  угрызениями
совести.  Делайте  с вашей жизнью, что можете  или  хотите, - я равнодушен к
вашим  действиям  и,   со   своей  стороны,  постараюсь   забыть   о   вашем
существовании.
     Ваш муж,
     Джеффри Темпест"
     Это  письмо,  сложенное  и  запечатанное,  я  послал  моей  жене  в  ее
апартаменты  с  ее горничной. Девушка возвратилась  и сказала, что  передала
его, но  что ответа не было: "У ее  милости сильная головная боль, и они  не
выйдут из комнаты".
     Я  выразил как  можно  учтивее  свои  сожаления, чего верная  служанка,
естественно, и ожидала  от новобрачного мужа  своей госпожи, и  затем, отдав
приказания моему человеку Моррису уложить мой чемодан, я наскоро позавтракал
с  Лючио  более или  менее  в  молчании,  так  как я  не желал,  чтобы слуги
подозревали, что у нас происходит нечто неладное.
     Я объяснил  им, что я и мой друг были отозваны  в  город по неотложному
делу,  что  мы  будем  отсутствовать  дня два, может быть, и дольше,  и  что
какие-нибудь  экстренные  известия  или  телеграммы  могут  быть  посланы  в
Артур-Клуб.
     Я обрадовался,  когда,  наконец, мы  уехали, когда  высокая  живописная
красная  крыша  Виллосмира  исчезла из вида,  и когда,  наконец, мы сидели в
вагоне  для  курящих  и  были  в состоянии  следить  за  милями,  постепенно
отделявшими нас  от красивых лесов в осеннем наряде поэтического Варвикшира.
Долгое время мы молчали, делая вид, что читаем утренние газеты - до тех пор,
пока  я не  бросил скучный и утомительный лист  "Тайме"  и, тяжело вздохнув,
откинулся назад и закрыл глаза.
     - Право, я очень огорчен всем этим, - сказал тогда Лючио с чрезвычайной
ласковостью.  -  Мне кажется, что  я принес несчастие.  Если б леди  Сибилла
никогда не видела меня!
     - Ну да, тогда б я  никогда  не увидел ее!  -  ответил  я с  горечью. -
Благодаря вам я впервые встретился с ней!
     - Верно!  - Он  задумчиво посмотрел  на меня.  -  Я поставлен в  весьма
злополучные условия: выходит  почти так, что я виноват, хотя никто бы не мог
быть более невинным или благонамеренным, чем я!
     Он улыбнулся, затем продолжал с важностью:
     - В самом деле, я бы на вашем  месте избежал скандальных  сплетен. Я не
говорю  ради  своего  невольного  участия  в  этой  неприятности:  для  меня
решительно все равно, что обо мне говорят. Но ради дамы!
     - Ради себя я постараюсь избежать их, - сказал я резко.  - Больше всего
о себе  самом я буду  думать. Я  отправлюсь, как я  намекнул  сегодня утром,
путешествовать на несколько лет.
     -  Да, поезжайте охотиться  на  тигров в Индию, - подал он мысль, - или
убивать  слонов  в  Африке.  Так  делают  многие  мужчины,   когда  их  жены
забываются. Несколько хороших известных мужей в настоящее  время находятся в
чужих краях!
     Опять блестящая  загадочная  улыбка  осветила  его лицо,  но я  не  мог
улыбнуться  в ответ. Я  угрюмо глядел в окно  на голые  осенние  поля, через
которые  мчался  поезд  -  пустынные,   сумрачные,   точно  моя  собственная
нерадостная жизнь.
     - Поедемте со мной на зиму в Египет, -  продолжал он. - Поедем  на моей
яхте  "Пламя".  Мы  отправимся  в  Александрию, а затем  на  Нил и забудем о
существовании  таких  легкомысленных кукол,  как  женщины; по крайней  мере,
будем смотреть на них, как  на игрушки для нас, "высших" существ, которые мы
легко бросаем.
     - Египет, Нил! - бормотал я.
     Как бы то ни было, но идея понравилась мне.
     - Да почему нет?
     - Почему нет, в самом деле! - повторил он. -  Я уверен, что предложение
вам приятно. Поедем смотреть страну старых богов, страну, где моя  принцесса
жила и  мучила сердца мужчин! Может  быть,  мы откроем  останки ее последней
жертвы. Кто знает?
     Я  избегал его взгляда.  Воспоминание об ужасном крылатом предмете было
противно мне. Я почти чувствовал, что была какая-то таинственная связь между
ненавистным существом и моей женой Сибиллой.
     Я  был  доволен, когда  поезд  прибыл  в  Лондон,  и мы,  взяв  экипаж,
погрузились в самый водоворот человеческой  жизни. Беспрерывный шум от езды,
разноцветная толпа,  крики  газетчиков и  омнибусных кондукторов - весь этот
гам  был  приятен моим  ушам  и на время рассеял мои мысли. Мы завтракали  в
"Савой" и забавлялись, наблюдая модных светских болванов - бессодержательных
молодых  людей  в  колодках  из одеревенелых  высоких воротников и  в ручных
кандалах из одинаково одеревенелых и преувеличенных  манжет;  легкомысленных
накрашенных  и напудренных  женщин с фальшивыми  волосами  и  подрисованными
бровями, старающихся  выглядеть  как  можно  более  похожими  на куртизанок;
престарелых   матрон,   подпрыгивающих  на  высоких  каблуках  и  пытающихся
приданием себе юношеского вида и грации скрыть препятствующие факты  слишком
объемистого   живота   и   обильного   бюста;   так   называемых   денди   и
семидесятилетних  "франтов",  обладающих странными  юношескими  желаниями  и
также  выражающих  это в  козлиных подскакиваниях  по пятам молодых замужних
женщин. Эти и подобные этим презренные единицы презренной общественной толпы
проходили перед  нами, как марионетки на деревенской ярмарке, и  вызывали  в
нас смех или презрение. Пока мы еще пили вино, вошел господин и сел за  стол
рядом с  нашим.  У  него с  собой была  книга, которую он, отдав  приказание
относительно завтрака, тотчас открыл на замеченном месте и принялся читать с
поглощенным  вниманием. Я  узнал обложку книги: это было "Несогласие"  Мэвис
Клер. Глаза мои заволоклись туманом,  я  чувствовал слезы в  горле,  я видел
светлое лицо, серьезные глаза и нежную  улыбку Мэвис - эту женщину,  носящую
лавровый венец и держащую лилии чистоты и мира. Увы, эти лилии! Они были для
меня
     "...des fleurs et ranges,
      Avec leurs airs de sceatres d'angels,
      De thyrses Luminuix pour doigts de seraphins, -
      Leurs partums sut trop furts, tout ensemble, et trop fins"
     <эдмон ростан "далекая принцесса".>
     Я прикрыл глаза  рукой, тем  не менее чувствуя, что  Лючио наблюдает за
мной. Тотчас он мягко заговорил, как если б прочел мои мысли:
     -  Принимая  во  внимание,  какой эффект  производит  истинно  невинная
женщина  на душу даже дурного  человека, странно,  не правда  ли, что их так
мало!
     Я молчал.
     -  В настоящее время, - продолжал он, - множество  женщин подняли крик,
как куры  на  птичнике, о  своих "правах".  Их  величайшее право, их  высшая
привилегия -  направлять и  оберегать души мужчин. Это они  по большей части
отвергают как  нечто нестоящее. Аристократки  отстраняют  от  себя  заботу о
детях, поручая их слугам и наемникам, и затем удивлены и оскорблены, если из
этих детей выходят дураки или негодяи. Если б я был властителем государства,
я бы издал  закон, чтоб каждая мать была обязана сама кормить и  воспитывать
своих детей,  как требует того  природа, разве только, если  плохое здоровье
препятствует ей,  в  чем  она  должна  дать удостоверение от двух  докторов,
подтверждающих  этот  факт.  В  противном  случае,  женщина,  отказывающаяся
подчиниться закону, была бы приговорена  к заключению  в тюрьму и к каторге.
Это заставило  бы их образумиться.  Праздность, порочность, сумасбродство  и
себялюбие женщин делают мужчин грубыми и эгоистами.
     Я поднял голову.
     - В этом деле  сам черт замешан! - сказал я с горечью. - Если б женщины
были хорошие, мужчинам  нечего было бы с ними делать. Оглянитесь на  то, что
называется  "обществом"!  Сколько мужчин преднамеренно выбирают  себе в жены
развращенных женщин, а невинных оставляют без внимания! Возьмите Мэвис Клер.
     - О, вы подумали о Мэвис Клер? - бросил он на меня быстрый взгляд. - Но
она была бы трудной  добычей для  мужчины. Она не ищет замужества,  и она не
осталась незамеченной, так как весь свет оказывает ей внимание.
     - Это безличная любовь, - ответил я, -  она не дает женщине той защиты,
в какой она нуждается и какую должна иметь.
     - Не  хотите ли вы сделаться  ее  возлюбленным?  - спросил он с  легкой
улыбкой. - Боюсь, что вы потерпите неудачу!
     - Я!  Ее возлюбленным! Великий Боже! - воскликнул я, и кровь прилила  к
моему лицу от одной только мысли. - Что за нелепая идея!
     - Вы правы: она нелепа, - сказал он, все еще улыбаясь. - Это все равно,
как если б я предложил вам  украсть святую чашу  из церкви - с той разницей,
что вам могло бы удасться сбежать с  чашей, потому что  она только церковное
имущество,  но вам никогда  не удалось бы получить  Мэвис Клер,  так как она
принадлежит Богу.
     Я нетерпеливо задвигался и выглянул в окно, около которого мы сидели, и
посмотрел на желтую полосу текущей внизу Темзы.
     - Ее нельзя назвать  красавицей,  - продолжал Лючио,  - но  ее душевная
красота  отражается  на  ее  лице  и делает  его прекрасным  без  того,  что
называется  красотой  у  сластолюбцев.  Образец  красоты,  по  их  суждению,
представляет  собой  просто  хорошее  мясо  -  ничего  более.  Мясо, красиво
размещенное  вокруг  безобразного  скелета,  мясо, окрашенное и  мягкое  для
прикосновения, без шрамов или  пятен. Это самый тленный род красоты: болезнь
портит ее, годы бороздят ее морщинами, смерть уничтожает ее,  но большинство
мужчин  ищет  ее  в  торговых  сделках   с  прекрасным  полом.   Большинство
шестидесятилетних  повес,  прогуливающихся   по   Пикадилли  и  претендующих
выглядеть на  тридцать лет, ожидают,  как Шейлок, свой "фунт"  или несколько
фунтов юного мяса.  Желание не утонченное, не интеллектуальное, но оно есть,
и единственно  по этой  причине "дамы" из кафе-шантана делаются развращающим
элементом и будущими матерями аристократии.
     -   Нет  надобности  кафе-шантанным  дамам  развращать  тех,  кто   уже
развращен, - сказал я.
     - Правильно!  - И он  окинул меня  ласковым  соболезнующим  вглядом.  -
Отнесем все зло к "новой" литературе!
     Мы встали, окончив завтрак, и, оставив "Савой", пошли к Артуру.
     Здесь  мы  уселись  в  спокойном уголке  и принялись толковать о  наших
будущих планах. Мне не нужно  было много времени, чтоб решиться:  все страны
света были  одинаковы для меня, и мне было действительно  безразлично,  куда
ехать. Однако всегда есть  нечто заманчивое в идее первого посещения Египта,
и я охотно согласился сопровождать туда Лючио и провести там зиму.
     -  Мы  будем  избегать  общества,  -  сказал  он. - Благовоспитанные  и
высокообразованные "знатные" люди, бросающие бутылки шампанского  в Сфинкса,
не  должны  иметь чести  быть в  нашей компании.  Каир  переполнен подобными
марионетками, так что мы не остановимся там. Старый Нил очень привлекателен;
ленивая  роскошь  Дагобеи  успокоит  ваши  издерганные  нервы.  Я  предлагаю
покинуть Англию через неделю.
     Я  согласился,  и пока он  писал  письма,  готовясь  к  путешествию,  я
просматривал дневные газеты.
     В них было нечего читать, так  как, хотя все  новости света проникают в
Великобританию  по электрической проволоке, каждый редактор каждой маленькой
грошовой газеты,  завидуя каждому другому редактору  каждой  другой грошовой
газеты, только помещает в свои столбцы  то, что подходит к его политике  или
нравится  ему  лично,  а  интересы публики  вообще  едва  ли принимаются  во
внимание. Бедная обманутая терпеливая публика! Неудивительно,  если начинают
думать,  что более чем достаточно истратить  полпенни на  газету, покупаемую
только для того, чтобы ее бросить.
     Я еще проглядывал скучные столбцы "Пэлл-Мэлл газеты" и Лючио еще писал,
когда вошел мальчик с телеграммой.
     - Мистер Темпест?
     - Да.
     И я,  взяв  желтый конверт, разорвал его  и,  почти  не  вникая, прочел
стоящие там несколько слов. Они заключали следующее:
     "Возвращайтесь немедленно. Случилось нечто тревожное. Боюсь действовать
без вас.
     Мэвис Клер".
     Странный  холод охватил меня,  телеграмма  выпала  из моих  рук на пол.
Лючио поднял ее и пробежал. Затем, твердо глядя на меня, он сказал:
     - Конечно, вы  должны ехать. Если  вы  возьмете кэб, то вы  еще  можете
захватить четырехчасовой поезд.
     - А вы? - пробормотал я.
     Мое горло было сухо, и я едва говорил.
     - Я  останусь  в  "Гранд-отеле" и  буду ждать  известий.  Не медлите ни
минуты.  Мэвис Клер не послала бы вам  эту депешу, если  б не было серьезной
причины.
     - Что вы думаете? Что вы предполагаете? - начал я.
     Он остановил меня легким повелительным жестом:
     - Я ничего не думаю, я ничего не предполагаю. Я только настаиваю, чтобы
вы отправились немедленно. Ступайте!
     И прежде, чем я мог отдать  себе отчет, я уже  был  в передней клуба, и
Лючио  помог мне надеть пальто, подал  мне шляпу и послал за кэбом. Мы  едва
успели проститься; озадаченный внезапностью неожиданного возвращения в  дом,
который  я покинул утром и, как я думал, навсегда, -  я едва сознавал, что я
делал или куда ехал, пока не очутился один в поезде, возвращаясь в Варвикшир
с  такой быстротой, с какой только пар  мог нести меня, с мраком сгущавшихся
сумерек вокруг  и  с таким страхом  и  ужасом  в сердце,  которые  я не смел
определить.  Что  случилось "нечто  тревожное"? Как  вышло,  что Мэвис  Клер
телеграфировала мне?  Эти и бесконечные другие вопросы терзали мой мозг, и я
боялся  отвечать на них. Когда я приехал  на знакомую станцию, где никого не
было, чтобы встретить меня, я нанял кабриолет  и  покатил в свой собственный
дом,  когда  короткий  вечер  уже  обратился  в  ночь.  Тихий  осенний ветер
беспокойно  вздыхал  среди деревьев,  как  блуждающая в муках душа;  ни одна
звезда не блестела в темной глубине небес. Экипаж остановился, легкая фигура
в белом платье вышла мне навстречу: это была Мэвис. Ее агнельское лицо  было
серьезно и бледно от волнения.
     - Это вы, наконец! -  сказала  она дрожащим  голосом.  - Слава Богу, вы
приехали!
      XXXIV
     Я схватил ее за руки.
     - Что такое? - начал я.
     Затем,  взглянув вокруг себя, я  увидел, что вся  передняя  была  полна
перепуганных  слуг;  некоторые из  них выдвинулись  вперед, смущенно бормоча
нечто вроде  того, что они  "испугались" и "не знали,  что делать". Я жестом
отодвинул их назад и снова повернулся к Мэвис Клер:
     - Скажите мне скорее, в чем дело?
     -  Мы  опасаемся, как  бы не случилось чего  с  леди Сибиллой, - тотчас
ответила она. - Ее комната заперта, и мы не можем достучаться. Ее горничная,
встревоженная, прибежала ко мне спросить, что делать.
     Я сейчас же пришла, стучала и звала,  но не получила никакого  отклика.
Вы знаете, окна находятся слишком  высоко над землей,  чтобы влезть в них, и
не  нашлось  достаточно длинной  лестницы.  Я просила  некоторых  слуг силой
выломать  дверь,  но они не  согласились, они были испуганы, а  я  не хотела
брать на себя ответственность и потому телеграфировала вам.
     Прежде,  чем  она кончила  говорить, я стремительно  бросился  вверх по
лестнице; перед дверью, которая вела  в роскошные апартаменты  моей жены,  я
остановился, задыхаясь.
     - Сибилла! - крикнул я.
     Ни  звука. Мэвис пошла за  мной и стояла рядом, слегка дрожа. Двое-трое
слуг   также  поднялись   по  лестнице  и,  вцепившись   в  перила,   нервно
прислушивались.
     - Сибилла! - опять позвал я.
     Снова абсолютное молчание.
     Я повернулся к ожидавшим в страхе слугам, придав себе спокойный вид.
     - Вероятно, леди Сибиллы совсем  нет в ее  комнате,  - сказал я. - Она,
должно быть, вышла незамеченной.
     У этой двери пружинный замок, который легко может запереться совершенно
случайно. Принесите  крепкий  молоток или  лом -  что-нибудь, чем  ее  можно
сломать.
     Если б  у вас был разум, вы бы послушались мисс  Клер  и сделали бы это
часа два тому назад.
     Я ждал с принужденным хладнокровием  исполнения своих приказаний.  Двое
слуг явились  с необходимыми инструментами, и вскоре  дом  огласился ударами
молота  по  крепкой  дубовой  двери,  но некоторое  время  все  усилия  были
безуспешны: пружинный замок не поддавался, прочные петли не уступали.
     Однако  после  десяти  минут тяжелого  труда одна  из резных  половинок
разбилась, потом другая, и, перепрыгнув через обломки, я  бросился в будуар;
остановившись там, я прислушался и опять позвал:
     - Сибилла!
     Никакого ответа. Какой-то смутный инстинкт,  какой-то неизвестный страх
удерживал слуг, равно как и Мэвис Клер. Я был один в абсолютной темноте.
     Шаря вокруг, с неимоверно  бьющимся сердцем, я искал на стене кнопку из
слоновой  кости,  которая  при надавливании залила бы  комнату электрическим
светом,  но как-то  не  мог  найти  ее.  Мои  руки встречались с  различными
знакомыми предметами, которые я угадывал  осязанием: редкий фарфор,  бронза,
вазы,  картины,  дорогие  безделушки, наваленные горами, как я  знал, в этой
особенной  комнате с  расточительной  роскошью,  подходящей  для  изнеженной
восточной императрицы  старых времен;  осторожно  двигаясь, я содрогнулся от
ужаса,  увидев, как мне померещилось,  высокую фигуру,  вдруг  появившуюся в
темноте,  -  белую,  прозрачную,  светившуюся  -  фигуру,  которая, когда  я
вгляделся в нее, подняла  бледную  руку и  указала  мне вперед  с угрожающим
видом презрения!
     В ужасе при этом  видении и иллюзии я споткнулся о тяжелые волочившиеся
складки  бархатной  портьеры  и понял, что проходил из  будуара в спальню. Я
опять остановился и позвал:
     - Сибилла!
     Но  мой голос едва  мог подняться  выше шепота. Как ни был я расстроен,
как  ни кружилась моя  голова,  но я вспомнил,  что кнопка от электрического
света  в этой  комнате  была у  туалетного  стола, и я  быстро пошел в  этом
направлении, когда вдруг в густом мраке я дотронулся  до чего-то холодного и
липкого, как  мертвое  тело, и коснулся одежды,  издававший тонкий  аромат и
зашелестевшей шелком от моего прикосновения. Это встревожило меня более, чем
только  что  увиденный  призрак. Я дрожа  попятился к  стене, и  мои  пальцы
невольно попали на  полированную  кнопку из  слоновой  кости,  которая,  как
талисман  в   современной   цивилизации,  распространяет   свет  по  желанию
владельца.  Я нервно нажал  ее,  и  свет  блеснул  через  розовые  раковины,
служившие защитой от  его ослепительной яркости, и я увидел,  где я стоял...
На расстоянии аршина от странного окоченелого белого существа, смотрящего на
себя в зеркало в серебряной раме широко открытыми напряженными и стеклянными
глазами!
     - Сибилла! - задыхаясь, шепнул я. - Моя жена!...
     Но слова замерли  у меня в горле. Была ли это  действительно моя жена -
эта ледяная статуя женщины, следящая так пристально за своим  бесчувственным
изображением? Я глядел на нее с удивлением, с сомнением, как если б она была
чужой; я  с трудом  узнал  ее  черты  ее  темные с бронзовым отливом волосы,
тяжело  падавшие   вокруг  нее,  как  струящиеся  волны...  Ее  левая   рука
свешивалась  с  ручки  кресла,  на  котором  она  сидела,  как  какая-нибудь
выточенная из слоновой кости  богиня,  сидящая  на своем  троне,  и,  дрожа,
медленно, робко я придвинулся к  ней и взял эту руку. Холодная, как лед, она
лежала  на  моей ладони, точно восковая  модель;  она  сверкала драгоценными
каменьями, и я рассматривал каждое кольцо на ней со странным тупым упорством
человека,  который  хочет удостовериться в подлинности.  Эта большая бирюза,
осыпанная  бриллиантами, была  подарком  к свадьбе  от одной герцогини; этот
опал   подарил   ей  ее  отец;  искрящийся  круг   сапфиров  и  бриллиантов,
возвышавшийся над ее венчальным кольцом, был мой подарок; этот рубин казался
мне  знакомым  -  хорошо,  хорошо!  Какая  масса  сверкающих  драгоценностей
украшала такой  бренный прах! Я взлянул на ее лицо, затем на отражение этого
лица в зеркале, и опять  я пришел в  недоумение: была ли это, могла  ли  это
быть Сибилла, в конце концов?
     Сибилла была  красавицей, а у  этой  мертвой женщины  была  дьявольская
улыбка  на посиневших  разомкнутых  губах и  леденящий ужас в  глазах! Вдруг
что-то,  натянутое в  моем  мозгу,  казалось,  лопнуло;  выпустив  холодные:
пальцы, которые я держал, я громко крикнул:
     - Мэвис! Мэвис Клер!
     В одно  мгновение она была со мной, одним взглядом она поняла все. Упав
на колени перед трупом, она залилась горькими слезами.
     - О бедная девочка! - рыдала она. - О бедная, несчастная девочка!
     Я сумрачно глядел на нее. Мне  казалось весьма странным, что она  могла
плакать о чужих горестях. Мой мозг  горел,  мои мысли путались;  я посмотрел
напряженным взглядом, со злой улыбкой, на  мою мертвую жену, сидящую прямо и
одетую  в  розовый  шелковый  пеньюар, отделанный  старинными  кружевами  по
последней  парижской   моде;  затем  на  живое,  нежно-сердечное   существо,
прославленное  светом  за  свой   гений,  которое  на   коленях  рыдало  над
окоченевшей  рукой,  где  насмешливо   переливались  редкостные   камни,  и,
побуждаемый какой-то силой, я дико заговорил:
     -  Встаньте,  Мэвис! Не стойте  так на  коленях! Идите,  идите из  этой
комнаты!  Вы не знаете, чем  она была, эта женщина, на которой я  женился: я
считал ее ангелом, но она была злой дух - да, Мэвис, злой дух! Посмотрите на
нее, на ее отражение  в зеркале  - вы не  можете назвать ее красивой теперь!
Она  улыбается,  видите,  точно так же,  как она улыбалась  в  прошлую ночь,
когда... ах,  вы ничего не знаете  о прошлой ночи! Говорю вам, уходите! -  Я
бешено топнул ногой. - Этот воздух осквернен, он отравит вас! Запах Парижа в
соединении  с испарением  смерти достаточен, чтобы  породить заразу! Уходите
скорей,  объявите  слугам, что их  госпожа умерла, спустите шторы, выставите
все внешние знаки благопристойного и фешенебельного горя!
     И я начал смеяться, точно в бреду.
     -  Скажите слугам,  что они могут рассчитывать на дорогой  траур, пусть
они едят  и пьют, сколько могут и  хотят, и  спят или болтают,  как подобная
челядь любит болтать, о  гробах, могилах и внезапных несчастиях; но оставьте
меня одного, одного с ней: у нас много есть, что сказать друг другу!
     Белая  и дрожащая, Мэвис поднялась и стояла, глядя на меня со страхом и
жалостью.
     - Один? - запнулась она. - Вы не в состоянии быть один!
     - Нет, я  не  в состоянии,  но  я должен быть,  -  возразил я быстро  и
жестко. - Это  женщина, которую  я  любил животной страстью,  и на которой я
женился -  вернее, которую  я, как самец, выбрал своей  самкой. Между тем мы
расстались врагами, и несмотря на то, что она мертва,  я хочу провести с ней
ночь: ее молчание многому меня научит! Завтра  могила и могильщики потребуют
ее, но сегодня она моя!
     Добрые глаза девушки затуманились слезами.
     - О, вы совсем потеряли голову и не знаете, что  говорите, - прошептала
она. - Вы даже не пытаетесь узнать, как она умерла!
     - Это довольно легко  угадать,  -  ответил  я быстро и поднял маленькую
темную бутылочку с надписью "Яд", которую я уже заметил на туалетном столе.
     - Она  откупорена и  пуста. Что она содержала, я не знаю; но,  конечно,
будет  следствие; люди  должны  нажить деньги  на  опрометчивом поступке  ее
милости! И взгляните туда...
     И  я  указал  на  несколько листов исписанной бумаги,  частью прикрытых
кружевным  платком,  который, очевидно, был второпях брошен на  них;  там же
находились перо и чернильница.
     -  Там,  без сомнения,  приготовлено  для  меня  замечательное  чтение!
Последнее  послание умершей возлюбленной священно, Мэвис Клер; наверное, вы,
писательница нежных романов, можете понять это! И, понимая это,  вы сделаете
то, о чем я вас прошу: оставите меня!
     Она  смотрела на меня с  глубоким состраданием и  медленно повернулась,
чтобы выйти.
     - Помоги вам Бог! - сказала она, всхлипывая. - Утешь вас Господь!
     При этих  словах какой-то демон во мне сорвался с цепи, и, бросившись к
ней, я схватил ее за руки.
     - Не смейте говорить! - сказал я страстно.
     Что-то  захватило  мое  дыхание,  я  остановился, не будучи в состоянии
произнести ни слова. Мэвис глядела на меня испуганно, и оглянулась назад.
     - Что такое? - шепнула она тревожно.
     Я напрягал все усилия, чтобы сказать; наконец с трудом я ответил ей:
     - Ничего!
     И  я жестом  отослал  ее. Я  думаю,  выражение моего  лица испугало ее,
потому что она быстро удалилась, и я следил, пока она не исчезла;  когда она
проходила будуар, я задернул бархатные портьеры и запер дверь.
     Сделав это, я медленно вернулся к своей мертвой жене.
     - Теперь, Сибилла, - громко сказал я, - мы одни, ты  и я, одни с нашими
отражающимися в зеркале образами - ты мертвая, а я живой! В твоих теперешних
условиях ты неопасна для меня. Твоя красота исчезла!
     Твоя улыбка,  твои глаза, твое прикосновение  не могут возбудить во мне
страсть! Что скажешь ты? Я слышал,  что мертвые могут иногда говорить,  и ты
должна  поправить зло, какое ты мне сделала, ложь, на какой ты основала  наш
брак, преступление, какое  ты лелеяла в  своем сердце! Должен ли я  прочесть
твою мольбу о прощении здесь?
     И  я собрал исписанные листы бумаги в  одну руку,  скорее чувствуя, чем
видя их,  так как  мои  глаза  были прикованы  к  бледному трупу  в  розовом
шелковом неглиже и драгоценностях, который так упорно  созерцал сам  себя  в
зеркале. Я  подвинул стул близко  к нему и  сел,  следя  за отражением моего
собственного страшного лица рядом с лицом самоубийцы.
     Вдруг   повернувшись,  я  начал  исследовать   более   внимательно  мою
недвижимую  компаньонку и заметил,  что  она  была  очень легко  одета:  под
шелковым пеньюаром  была  только  белая  одежда из мягкой  тонкой  и вышитой
материи, сквозь которую был ясно виден античный контур ее окоченелых членов.
Наклонившись,  я почувствовал  ее сердце; я знал,  что оно не  могло биться,
однако мне чудилось, что я слышу его биение. Когда я отнял свою руку, что-то
чешуйчатое  и блестящее бросилось мне  в глаза, и, присмотревшись, я заметил
свадебный подарок Лючио  - охватывающую ее талию  гибкую изумрудную  змею  с
бриллиантовым  хохолком и рубиновыми  глазами. Она  очаровала  меня; обвитая
вокруг  мертвого  тела, она казалась  живой,  и  если  б  она  подняла  свою
сверкающую голову и зашипела на меня,  едва бы  я удивился. Я  опустился  на
стул и опять сидел почти так же недвижимо,  как труп рядом со  мной; я опять
смотрел, как все время  смотрел труп, в зеркало, отражавшее  нас обоих, нас,
"соединенных  воедино", как  говорят  сентиментальные  люди  о  сочетавшихся
браком, хотя, по правде сказать, часто случается, что нет в целом свете двух
существ, более отдаленных друг от друга, чем муж и жена. Я слышал крадущиеся
движения и  подавленный шепот  в коридоре и догадался, что некоторые из слуг
стерегли и ждали, но мне это было  все равно. Я был поглощен страшной ночной
беседой,  которую я затеял для себя,  и так проникся  ею,  что  потушил  все
электрические  лампы  в  комнате,  кроме  двух  свечей  по   обеим  сторонам
туалетного стола. Когда я сделал это, труп стал выглядеть более  синеватым и
ужасным; я опять сел и приготовился читать последнее послание мертвой.
     -  Теперь,  Сибилла, -  пробормотал  я,  наклонившись  немного вперед и
замечая с болезненным  интересом,  что  в продолжении  последних  нескольких
минут  ее рот еще больше разжался, и улыбка стала  еще безобразнее, - теперь
исповедуйся  в  своих грехах!  Так  как я здесь, чтобы  слушать. Такое немое
выразительное красноречие, как твое, заслуживает внимания!
     Порыв  ветра  с воплем  пронесся вокруг дома, окна  задрожали, и  свечи
стали мерцать. Я подождал, пока не замерли все звуки, и тогда, бросив взгляд
на  мертвую жену,  под внезапным впечатлением,  что она слышала мои слова  и
знала, что я делал, я начал читать.

Рутина.....

ваще прям башню рвёт от размеренности жизни.....я никогда не могла жить по графику....а теперь только так....только по унылому, размеренному графику...и пугает меня то, что когда этот мой график кто-то нарушает меня это дико ломает, козявит и как там ещё.....старею...=)
а ещё у меня пропадают интересы...вообще...любые....мне ничего неинтересно...и наверное я знаю почему. мне нужно говорить с кем-то....я немогу прочесть книгу и пережить её внутри себя....это просто как взять и похоронить в себе все те эмоции, которые эта книга вызвала или невызвала....послушать музыку и опять таки похоронить в себе все связанные с этим прослушиванием эмоции, мысли, переживания....а зачем что-то новое читать, смотреть, узнавать...если этим нескем поделиться....кому оно нужно? мне?...и?...я буду ходить одна со всеми этими вновь приобретёнными знаниями....я так неумею...=(
я прям чувствую как заполняюсь.....заполняюсь пустотой.....мне нужны люди...нужно общение...не в аське, не в интернете...а живое общение с эмоциями, со взглядами с мимикой!!! есть желание удалить всех оставшихся в списке "друзей"...друзей...почему бы не переименовать это в "список весёлых молчаливых картинок"....зачем мне столько молчащих людей????? (к слову сказать, их количество сократилось до 40...но и это много..)...оставила бы человек пять....ну так а остальные обидятся....одна из удалённых мною особ написала мне обиженное такое сообщение "ты што больше не хочешь со мной дружить?...( мы же вроде не ссорились..." и ведь за год в контакте это было её единственное сообщение мне...
...а ещё у меня стойкое ощущение, что я разучилась писать слова...мыслей очень много...но...я отвыкаю от того, что ими можно делиться.....я разучиваюсь озвучивать мысли....и это плохо....(((((....раньше при таком недостатке общения я, скажем так,..."опускалась" до общения со всеми с кем угодно....друзья друзей, знакомые знакомых, знакомые знакомых знакомых.....и даже общалась с теми кто неприятен....сейчас на это состояние у меня обнаружились другие реакции.....я вообще "ухожу" от людей.....они мне неприятны....все....они очень раздражают....они глупы и примитивны....они непонимают того, что происходит со мной....может быть они конечно и недолжны...но...хотя...ладно! пусть недолжны! я не требую....но пусть тогда, хотябы, оставят меня впокое....перестанут рассказывать мне истории из своей жизни...спрашивать советы....зачем? неужели у всех у них нет своих друзей, сестёр, братьев, мам, пап...психотерапефтов в конце то концов....или каво ещё? кому там ещё изливают душу?...
моё единственное желание это штобы меня просто нетрогали....и по возможности ненаходились рядом....потомушто каждый рискует стать той каплей раздражения, которое в один прекрасный момент меня всётаки переполнит!
P.S.я люблю тебя.....=)

Еще раз о сути...

Журналистика
слово от которого веет не то опасностью, не то какой-то фальшью...иногда страхом
а иногда ложью... двояко - разносторонне, странно и почему-то непонятно...
что же такое нормальный журналист?
почему-то все "нормальные" или убиты или до сих пор в оппозиции .. я такие выводы делаю)
короче...я в странных раздумьях...не знаю я где она эта грань проходит....
где грань между твоим я и между твоей работой...
МЕЖДУ РЕЖИМОМ СТРАНЫ И ПРОСТО НАСТОЯЩЕЙ ПРАВДОЙ
я читаю между строк....а вот читают ли все.. и вообще? 
выходит твоя работа на прямую зависит или  если честный (а если ты честный то для всех ты идиот - поверьте на опыте своем доказано) то ты пишешь то, что пропускаешь через себя и осознаешь сам...и без разницы тебе на верховную власть и не важно
кто и как и что в этом мире говорит - и что тебе диктуется - но может твоя позиция с позицией власти и совпадает...
а если ты не честный - ( таких поверьте уйма) - то ты пишешь то , за что платят деньги и не пинают под зад..
и то что важно им!! тем самым сверху...или даже просто ты трус например
или ты глупый и не разбираешься во всей этой  "ерунде" - к примеру политике...
и тебе разобраться помогают..
а у некоторых быстро все меняется 
Вот что пишет Шендерович в своей книге "Здесь было НТВ"
: Передо мной - две кассеты. Два репортажа, сделанные одним и тем же журналистом. Оба посвященны встречам Лукашенко и Путина.Между ними -  всего полгода, но как изменился автор репортажей! Тонкое, нескрываемое ехидство (осень 1999-го года, НТВ ) - и граничащее с воторгом, уважением к лидерам Союзного государства ( весна 2000-го, РТР)
И одно и то же лицо на экране - лицо Ревенко. Зрелище не для слабых.
Когда я  буду стареньким профессором журфака МГУ, то начинать свой спецкурс буду так: попрошу тишины - и одну за другой, без комментариев, покажу первокурсникам эти две кассеты. А потом скажу: "Молодые люди, никогда не делайте так, это очень стыдно..."
Вот именно стыдно, сидеть бы дома лучше, чем стать таким журналистом,
и дело даже не в отношении к власти и к стране,
дело во внутреннем твоем отношении к жизни, в мотивации дело...
да и много еще в чем.....
мне бы было страшно - просто быть не поймешь кем, писать галиматью, не видеть сути, просто делать свою работу, получать деньги за поддержку вышестоящих...
и самое главное - навсегда потерять способность сказать людям хотя бы часть правды...
а в информационном агенстве я и со своим пед.образованием смогу...
вот только другого хочется.....
вообщем так
немного и о сути